|
В 1992 г. фунт стерлингов был частью механизма регулирования валютных курсов европейских стран (ЕRМ), допускавшего лишь минимальные колебания валют по отношению друг к другу. С развалом Советского Союза и воссоединением Германии ERM перешел в состояние, которое Сорос называл динамическим неравновесием. По политическим мотивам валюта Восточной Германии обменивалась на немецкие марки по очень высокому курсу. Наряду с большим вливанием капитала из Западной Германии в бывшую ГДР (во многом за счет дефицитного бюджетного финансирования) это спровоцировало сильное инфляционное давление внутри экономики объединенной Германии.
Бундесбанк, будучи независимым центральным банком, был обязан предпринять антиинфляционные меры и поднять учетную процентную ставку. В то же время многие европейские страны, в том числе и Великобритания, находились в состоянии рецессии. Высокие процентные ставки были для них совершенно недопустимы. Следуя жесткой монетарной политике, Бундесбанк не мог более оставаться якорем ЕRМ. Это привело к движению ЕRМ от состояния, близкого к равновесию, к состоянию динамического неравновесия.
Между тем европейские политики продолжали обсуждать возможность создания единой общеевропейской валюты. Это ставило под угрозу будущее Бундесбанка. По наблюдениям Сороса, организации обладают сильным императивом выживания. Представители Бундесбанка расценили Маастрихтский договор как угрозу самому существованию их организации и встретили его без энтузиазма.
Возникший конфликт был обусловлен тремя причинами. Во-первых, Германия вынуждена была проводить более жесткую монетарную политику, чем остальная Европа. Во-вторых, по мнению Бундесбанка, налоговая политика правительства ФРГ была чересчур либеральной. В-третьих, Бундесбанк должен был бороться за собственное выживание. По мнению Сороса, третья причина как раз оказалась решающей. И менее всего понятной другим.
Сорос присутствовал на встрече с президентом Бундесбанка и слышал его выступление, в котором тот заявил, что инвесторы ошибались, полагая, что европейская валютная единица, экю, будет валютной корзиной с фиксированными курсами. Сорос подумал, что президент намекает на слабость итальянской лиры и после выступления спросил, как он сам относится к экю.
Он ответил, что ему нравится концепция, но не название. Он предпочел бы, чтобы ее назвали маркой. Я понял его мысль. Она заставила нас открыть короткую позицию по лире, которая действительно вскоре после этого была исключена из механизма регулирования валютных курсов. Это был явный сигнал, что фунт также стал уязвимым.
Изначально фунт был включен в ERM с абсурдно высоким курсом. Затем Германия подняла процентные ставки. Чтобы не допустить выход фунта за нижнюю границу ERM, когда инвесторы начнут продавать фунты и покупать марки, процентная ставка в Великобритании также была увеличена. Она поднялась до 10%, затем до 12% и наконец до высочайшей отметки в 15%. Все это происходило на фоне глубокой рецессии. Высокие ставки парализовали потребительский спрос и инвестиции предприятий Великобритании. Более того, высокий курс фунта по отношению к доллару создавал серьезные проблемы для экспортеров. Сорос и Дракенмиллер видели, что повышение процентных ставок – это шаг отчаяния со стороны британского правительства. Оно не могло долго держать оборону и избежать девальвации фунта, поскольку это грозило дальнейшим усилением давления на экономику.
Дракенмиллер объяснил Соросу причины значительного обесценения фунта. Он считал, что следует открыть большую позицию против фунта, купив немецкие марки и другие сильные валюты. Сорос ответил очень решительно: если Дракенмиллер действительно уверен, что фунт упадет, почему он ставит на кон «только» два-три миллиарда? Сорос предложил идти ва-банк и поднять ставку до $ l0 млрд.
Через несколько дней фунт обесценился. Фонд получил $1 млрд прибыли, а Сороса прозвали человеком, обрушившим Банк Англии. Он в одночасье стал знаменитостью. Секрет его успеха скрывался в его готовности к кардинальному изменению ситуации. Другие игроки на рынке еще продолжали верить в существующий валютно-финансовый режим, им было сложно представить масштабы грядущих революционных перемен. Сорос же обладал более глубоким пониманием возможных революционных сдвигов. Пока другие верили британскому правительству, заявлявшему о непоколебимости ERM, Сорос и Дракенмиллер только укрепились в своем убеждении, что дальше так продолжаться не может.
|
